Так странно получилось, что мы оставили именно её. Капельку.
По каким-то параметрам она вроде бы «не подходила» — не такая идеальная, как Белла. Не совсем та, кого мы ожидали. Но, может быть, именно за это мы её и полюбили по-настоящему.
Она была не такой, как «нужно». Она была — собой.
И именно в этом была её подлинная, упрямая, смешная красота.
Она стала частью нашей стаи — шумной, живой, настоящей.
Стала кем-то очень своим.
Мы все её запомним — по этим ярким, глазам, по её неугомонной энергии… и, конечно, по храпу, который теперь — как эхо — будет звучать в наших сердцах.
Она прожила короткую, но полную жизни жизнь.
Она успела стать любимой. И это главное.
Я верю, что где-то там, за радугой, ей теперь спокойно и светло. Что она несёт своё тепло дальше — другим, таким же нуждающимся в доброте существам.
А нас она будет оберегать — как умела, по-своему: тихо, с лёгким фырком во сне.
Она всегда останется нашим любимым безумием.
По каким-то параметрам она вроде бы «не подходила» — не такая идеальная, как Белла. Не совсем та, кого мы ожидали. Но, может быть, именно за это мы её и полюбили по-настоящему.
Она была не такой, как «нужно». Она была — собой.
И именно в этом была её подлинная, упрямая, смешная красота.
Она стала частью нашей стаи — шумной, живой, настоящей.
Стала кем-то очень своим.
Мы все её запомним — по этим ярким, глазам, по её неугомонной энергии… и, конечно, по храпу, который теперь — как эхо — будет звучать в наших сердцах.
Она прожила короткую, но полную жизни жизнь.
Она успела стать любимой. И это главное.
Я верю, что где-то там, за радугой, ей теперь спокойно и светло. Что она несёт своё тепло дальше — другим, таким же нуждающимся в доброте существам.
А нас она будет оберегать — как умела, по-своему: тихо, с лёгким фырком во сне.
Она всегда останется нашим любимым безумием.
